"Вечереет. Скрипит мой просиженный стул…"

Вечереет. Скрипит мой просиженный стул,
Когда я, взяв любимую книгу,
Запрягаю гнедыми лихую квадригу
И мчусь в Нагасаки, Чанъань и Стамбул.

В разворотах страниц и пестринах знамён
Я повсюду встречаю кумиров —
На размытых просторах античного мира
И ясных пожарищах новых времён…

…Настоящим романтиком Гёльдерлин был,
В тёмной башне любви и интима
На полвека страдать со своей Диотимой
Закрытый насмешкой жестокой судьбы…

…Генрих Шлиман боялся остаться никем,
Перебрав предприятий плеяду,
А потом приоткрыл нам окно в “Илиаду”,
Найдя погребенья Троянских Микен…

…Пантеист Циолковский планеты чертил,
Когда Фёдоров звал христианство
Самовольно освоить межзвёздно пространство,
Поднявши самим мертвецов из могил…

…Коммунизм и буддизм пытался свести
Николай Константинович Рерих.
Ты попробуй найти, кто скрестил бы теперь их, —
Никто! Просветленья того не достиг…

…Александр Богданов в Союзе создал
Институт изучения крови,
На безумство идеи растратив здоровье,
Чтоб красная вечно горела звезда…

До краёв переполнено страстью оно —
Поколенье мятежной “Авроры”!
Поколенье раскатов Большого Террора
Не меньшим величьем и светом полно.

О, эпоха пудового слова “казнён”!
Средь несчастных Петров и Иванов
Были Невский, Флоренский, Юркун, Поливанов
И много других гениальных имён…

Так могу я часами читать и читать,
Но сильнее любых биографий
Для меня — застывающий воск фотографий,
И вот я листаю портреты опять.

Ничего нет на свете красивей лица!
Ничего нет приятнее взгляда.
Ничего притягательней стройного ряда
Уверенных глаз, что зовут восклицать.

Просмотрев галереи из взглядов и лиц,
Я скажу: у нас мягкие лица.
Наши нежные взгляды не могут хвалиться
Молодчеством взглядов эпохи петлиц.

Раскрывая железные щели-глаза,
Гумилёв, Мандельштам, Маяковский
Костромским, петербургским, калужским, московским
Пытаются что-то из мари сказать.

А за ними — закованный в годы успех,
В этих взглядах — несметная сила,
Но жестокое время уже износило
Их рыцарски-светлый хрустальный доспех.

Неспокоен под гладью любой водоём,
И у всех нас есть тёмные главы.
Нас пугает судьбины орёл многоглавый,
Когда у кумиров мы их узнаём:

Что Джон Леннон калечил детей и жену,
Что с женой был безжалостен Ганди,
Что сам Пушкин местами служил пропаганде,
И мы всё кричим — лицемеры же, ну!

Всё не так! Всё не так! Из фортуны-реки
Вы другим выходили неужто?
Гениален талант только лишь потому, что
Исходится тьмой, а не ей вопреки.

Перед бездной зияющей, плачущей тьмы
Мы опять и опять замираем,
Мы всю жизнь беспокойно шагаем по краю
С пространным вопросом “В ответе ли мы?”.

Вспоминая отчётливо худшие дни,
Вспоминая грехи и огрехи,
Мы живём в оглушительном внутреннем эхе,
Боясь лишний раз оставаться одни.

Так что свет не рождён поперёк, — но продоль,
Такова нашей сути химера.
Гимн любви — не фальшивая речь лицемера,
А способ пропеть свою совесть и боль.

В этих тёмных садах из словесных камней
Пребывали и наши герои.
Что же ждёт за далёкого завтра горой, и
Найдётся ли в нём снисхожденье ко мне?

Пусть не вышел талантом, не вышел лицом,
Я ведь тоже старался, поверьте!
Но из скачек шальной, колдовской круговерти
Придётся, как всем, выходить подлецом.

За спиной — полоса из заплаканных глаз,
Впереди — те глаза, что заплачут.
Поднимаю бокал за свою неудачу!
За вас — те, кого я обидел, — за вас!

Я — прозрачный снаружи и тёмный внутри,
А вокруг все добры и приятны…
Неужели чисты? Или спрятали пятна
Своих преступлений, грехов и интриг?

Наша жизнь — что жестокая серая клеть,
Кто возьмётся судить их, несчастных?
Раздираемых псами страстей ежечасных…
Жалеть. Остаётся любить и жалеть.

Через зеркало видя рассеянный взгляд,
Потерявшись давно в этом прошлом,
Потерявши себя меж плохим и хорошим,
Читаю сто раз, как молитву, подряд:

“Хорошо, что они не заглянут в меня,
Мой возвышенный образ разрушив.
Хорошо, что они не заглянут мне в душу,
Которую я столько раз изменял.”

Через долгие годы, когда я умру,
Всё раскроется — лихо и смело:
Тихо речка журчала, дубрава шумела,
А я разлетелся, как пыль на ветру.

Пусть история судит останки руин
И растущее в них мелколесье:
Что суровость судимых в токийском процессе,
Что нежность в саду цветовода Пу И.

Может, ты хоть поймёшь, что имею в виду,
Мой любимый страдающий Гумберт!
Если б видел в том смысл, конечно, я б умер,
Да только в том вряд ли покоя найду.

Застучит истерически треск тетивы,
Затрясётся рука с револьвером.
Всё решится само, всё решится, уверен, —
Я рвусь, как умею, а платите вы.

Расцелуют меня сонмы праведных душ,
Улыбнутся мне асуры-дэвы,
Когда я нарисую свой главный шедевр
И скроюсь спасаться один в Гиндукуш.

16 июля 2023 года,
Белград